помощниками, но он знает, что все-таки это детали, а главное и трудное — общее, общий облик и стиль, и тут он чувствует свою силу, а ее профаны не замечают, а коллеги замалчивают…»[222]. Это весьма интересное свидетельство — получается, что если проект и заслуживает критики, то только в той части, которую выполнили помощники Щусева, у которого столько работы, что он не имеет времени обращать внимание на «балясинки на балконах». Зато он, как руководитель авторского коллектива, видит «общий облик». А отвечать ему приходится за все, в том числе и за «слабых» помощников. Но его как «хорошего мастера» надо беречь…

Всеобщим голосованием архитекторов мастерской № 2 «двурушника» Щусева единогласно осудили, при одном воздержавшемся. Этим порядочным человеком явился Евгений Лансере-младший, сын академика Лансере-старшего. Сам же Евгений Евгеньевич отметил 30 августа 1937 года: «Мы все и я сильнейшим образом были возмущены грязным выступлением Стапрана и Савельева против Щусева. Хороша газетка!»

«Сразу после собрания проекты Алексея Викторовича раздали его помощникам, и они приказным порядком стали „авторами“, а Алексей Викторович авторства был лишен. Некоторые архитекторы приняли это всерьез, но не все. Антонина Герасимовна Заболотская, давний помощник Алексея Викторовича по Казанскому вокзалу, была также назначена автором этого объекта. От назначения она не отказалась, но, так как в это время больших работ по вокзалу не велось, для тех, что все же должны были производиться, она подобрала исполнителей, которые согласились тайно консультироваться с самим Алексеем Викторовичем. Меня она попросила сделать чертежи ворот для пологой арки вокзала в конце площади. Я была ей очень благодарна за это предложение. Задание выполнялось дома, ночами. Несколько раз с чертежами мне пришлось побывать у Алексея Викторовича. Работа пошла как-то очень легко, и еще до возвращения Д. Н. Чечулина из отпуска я успела отдать А. Г. Заболотской все чертежи»[223], — вспоминает Ирина Синева.

Естественно, что из Союза советских архитекторов Щусева исключили немедленно, ибо «материалы, опубликованные в „Правде“ о деятельности Щусева, разоблачают не только архитектора Щусева, но одновременно являются серьезным и грозным предупреждением для всех, кто еще, подобно Щусеву, продолжают работать методами старого архитектора-подрядчика…»[224]

В Академии архитектуры единственным, кто заступился за Щусева, стал Виктор Александрович Веснин, прокомментировав обвинение Щусева в плагиате, он молвил: «Кто из вас не без греха, пусть первый бросит в него камень!»

Однако желающих побросаться камнями оказалось предостаточно, и среди них, тот, кого Щусев упорно продвигал наверх — Дмитрий Чечулин, написавший в «Правде»: «В мастерской, строящей гостиницу „Москва“, Щусеву был доверен огромный коллектив молодых специалистов. Но он, видимо, не сумел оценить того высокого доверия, которое оказало ему государство, и поступил далеко не по-советски. Ущемление авторских прав молодых специалистов недостойно настоящего мастера»[225].

Евгений Лансере, начитавшийся подобных статей, отметил 7 сентября 1937 года: «Продолжает возмущать история со Щ[усевым] — письма Чечулина, Крюкова, Рухлядева. Подбирается коллекция мелкой сволочи. У всех в памяти подобная же история с Плетневым, где так отличился Кончаловский и друг[ие] медицинские светила»[226]. Имеется ввиду «дело» профессора-«отравителя» Дмитрия Дмитриевича Плетнева, расправе над которым также предшествовала газетная статья — «Профессор-насильник, садист». Потом последовала травля — по привычным уже пропагандистским лекалам, когда вчерашние ученики и соратники поливали грязью своего учителя. Максим Кончаловский — это врач-терапевт, брат известного художника (мир тесен!).

А 12 сентября Лансере записал: «В очередном номере паскудной „Архитектурной газеты“ выуживаю имя проф[ессора] Голосова, выступ[ившего] против Щусева среди своры мелких, никому не известных имен»[227]. Так что для Щусева все могло кончиться гораздо хуже.

Дмитрий Чечулин и возглавил вместо своего учителя мастерскую, предложив поддержавшим Щусева сотрудникам подыскать другое место работы. Таковой (в явном меньшинстве) оказалась и Ирина Синева:

«Получив работу, я зашла к Алексею Викторовичу поблагодарить его, и в дальнейшем, во все время его опалы, еженедельно навещала его в Гагаринском переулке… В дни моих многократных посещений, которые не были приурочены к какому-нибудь определенному дню и предварительно не оговаривались, я не заставала у Щусевых никого, кроме Павла Викторовича Щусева с женой и однажды академика Котова — учителя Алексея Викторовича, приехавшего из Ленинграда. При мне Алексей Викторович не выглядел подавленным неожиданно постигшим его несчастьем. Он занимался живописью, разбирал свой архив. Помню, как радовался он тому, что нашел документ, подтверждавший приобретение им до революции дачи, хотя эту дачу у него отобрали, так как он, из-за отсутствия этого документа, не смог доказать, что она была приобретена им на трудовые доходы.

Разбирая архив, он, по-видимому, преследовал определенную цель: документально опровергнуть тот поклеп, который возвели на него Савельев со Стапраном, во всяком случае, тогда Алексей Викторович давал мне читать эти документы, а по прочтении добавлял кое-какие сведения.

Надеюсь, эти документы находятся в архиве музея (имеется ввиду Музей архитектуры в Москве. — А. В.), но, так как надежда не есть уверенность, я вкратце изложу содержание того, что прочитала.

Алексею Викторовичу, как члену Моссовета, было поручено обследовать ход проектирования и строительства гостиницы „Москва“ (эти работы доверили молодым архитекторам Савельеву и Стапрану). Заключение Алексея Викторовича было убийственным: названные молодые люди еще никогда и нигде не строили, проектного опыта не имели и справиться с таким объектом не имели возможности. Моссовет предложил Алексею Викторовичу возглавить проектирование и выправить проект. На это предложение Алексей Викторович ответил категорическим отказом, мотивировав его тем, что он не привык работать с соавторами („соавтор — это архитектурная жена — его нужно любить и с ним советоваться“). Тогда последовало постановление Моссовета, отстранявшее от проектирования Савельева и Стапрана и поручавшее Алексею Викторовичу создание нового проекта гостиницы. Постановлению Алексей Викторович подчинился, и проектирование началось.

Савельев и Стапран остались в составе бригады и получили работу по проектированию отдельных интерьеров. Когда новый эскизный проект был готов, доски фасадов покрашены и подписаны, Савельев и Стапран проникли в закрытый кабинет Алексея Викторовича и поставили на них свои подписи. Утром, обнаружив эти подписи, Алексей Викторович приказал их счистить…»[228]

Вот, оказывается, в чем истинная подоплека событий — такой ее, по крайней мере, видел Щусев: Савельев и Стапран сами поставили свои подписи под проектом гостиницы «Москва»!

В октябре 1937 года дом Алексея Щусева в Гагаринском переулке в Москве совершенно опустел. И куда только подевались многочисленные коллеги, еще вчера спешившие засвидетельствовать академику свое нижайшее почтение, подобострастно внимавшие каждому его слову. Не забыл его лишь Евгений Евгеньевич Лансере. 24 октября 1937 года вечером он зашел к Щусевым, застав хозяина в глубоком раздумье. Задав самому себе главный вопрос: «За что так с ним поступили?», Алексей Викторович сам же на него и ответил: «За что, за что?» — «…Слишком засиделся на хорошем месте!» А желающих занять хорошие места во все времена